и в часть. Дрожал, как кролик, пока километров на 20 не отъехали. На войне я так не трясся. Там сначала дня два кланяешься каждому взрыву, потом избирательно – знаешь, что не твой. Приехал – полушубок мне велик. Я рассказал, что и как. Вскоре и нам стали выдавать. Водку выдавали, но никто не напивался. Не хватало витаминов: офицерам и наводчикам давали жидкие витамины, потому что начала появляться куриная слепота, а солдатам врачи делали хвойный отвар. Темно-зеленый, густой, противный. Вот стоит фельдшер на кухне: пока 100 грамм этого отвара не выпьешь – еды не будет. Солдаты у нас отобраны были – во! Золото! Мужик давится, но выпивает – получай 100 грамм и еду…
Слушай! На Западном фронте верблюдов прислали! Итить твою мать! Я не знаю, в какой они дивизии были?! Смотрю – идут! Мы рот разинули. Все экспериментировали… Под Сухиничами, в начале 42-го или в конце 41-го, я видел атаку аэросаней. Штук шесть их выскочило. Первый раз они что-то сделали, чесанули немцев. Отошли. А второй раз немцы тросики в снегу натянули: перекувырнулся – и конец. Прямо у нас на глазах… Наш народ православный ни хрена себя не жалел. Заставляли? Комиссары и энкавэдэшники?! Да брось ты! Да, если кто побежит – я сам пристрелю! Я комбат! У нас в дивизионе 250 человек по штату, один контрразведчик и два комиссара. Кого они могут заставить?
Со снарядами были проблемы?
Конечно. Жесткий режим экономии. Должен оставаться запас в два залпа. Вот когда Курская началась, и у нас уже были М-13, там снарядов было вдоволь.
Потери были?
Были. Самые большие потери были под Кенигсбергом. Там полдивизиона погибло. В рейд пошли. Нас там как зажали! Там что произошло. Мы прорвались и шли с 89-й бригадой. Фланг-то открыт. Нас отсекли, и мы попали. Опустили передки и отстреливались прямой наводкой. Под утро прислали штук 10 Т-34, но поздно. Я орден Красного Знамени за этот бой получил.
У меня был замполит Иван Пирожков. До войны он был преподаватель из Рязани. Настоящий мужик. Сидели в ночь как раз перед этими событиями. У него часы были серебряные. Он говорит: «Слушай, Ростислав, когда меня убьют, отправь все это жене». Я говорю: «Как так?! Мы же всю войну вместе!» А уже конец войны, тяжело… И вот ночью нас прижали танки, что прорывались к своим. Раненых человек 8 набилось в санитарную машину. Надо было проскочить. Он говорит: «Я поеду через пригорок и в медсанбат». Только они поднялись – вышел танк и расстрелял машину. Там на горе их и похоронили.
Самое тягостное впечатление у меня осталось от эпизода, случившегося весной 42-го. У нас был начальник штаба, Женя Преображенский, выходец из аристократии. Красивый парень, высокий. Он отличался от всех нас. Какая-то в нем породистость была. Я помню, еще снег кое-где лежал. Его ранило. Мы его вытащили, посадили к березке. Он сидит. Очнулся. Врач сказал: «Не надо вести, не поможет». Открыл глаза и говорит: «А знаете, ребята, я ведь ни одной девочки за всю жизнь не поцеловал», – и умер. Под березкой этой мы его и похоронили.
В 41-м году потери тоже были. Дальность-то у М-8 – 4700 метров. Значит, подтягивали близко к переднему краю. Конечно, закапывались. Делали запасные позиции. Например, весной по дорогам было запрещено ездить, а нам разрешалось. Мы как сумасшедшие мчались за 25–30 километров. Фронт был редкий, только к лету 42-го он стал насыщаться. Попадало и от артиллерии, и от авиации. В основном авиация. В летней кампании под Брянском – я уже командиром батареи был – за нами немцы просто гонялись. «Рама» как нас засечет, так над нами и ползает. Это значит – каждые тридцать минут бомбежка. Спаслись – врассыпную. На дивизион давался зенитный взвод. В нем должно было быть 2 орудия 37 мм и 2 ДШК. ДШК были, а пушек не было. А что эти пулеметы могли сделать? В основном спасали лопаты. Солдаты были хорошие, все понимали. Если они видели, что мы их стараемся беречь, то и они тебя берегут. По уму позицию выберешь – он жив будет. Я не говорю, что я был какой-то хороший. Нормальный офицер. Отношения были очень хорошие.
Вот почти так и было на фронте.
Стреляли и сразу уезжали?
Не обязательно – чепуха это. Вот когда были в 10-й армии, так командующий сказал: стрельнете – и на другой фланг, а это 80 километров! В 42-м году появились кочующие установки. Огневые оттянуты в тыл километра на 4. Выбирали какую-нибудь цель. Подъезжали ночью вплоть до нейтральной полосы, шарахнули – и ходу! За кочевку давали дополнительно 150 грамм спирта. Всего 250 грамм! Этим пользовались начпроды. Напишут в ведомости: «На кочевку выезжало 40 человек», а я с собой всего человек 12 брал. Прикрытие пехотное, конечно, было. Ну, и половинку маржи – нам, конечно. Так что у нашего старшины (хороший мужик из Нижнего, мы его звали Тыща, потому что он произносил не «тысяча», а «тыща») всегда было 2 фляжки запаса. Если кого ранит или что… Вот один раз мы с этим кочующим здорово стрельнули. Потом уже нам донесли, что мы у немцев публичный дом в лесу разнесли. Так рады были. Всем солдатам медали дали. (Байка про «катюши», накрывшие публичный дом, видимо, была довольно распространенной на фронте. Она встречается и в воспоминаниях Ю. И. Корякина (связист), воевавшего на Карельском фронте. – А.Д.)
Я командовал второй батареей, а первой – Саша Воронин, хороший парень, высокий, интеллигентный. Хотел с кочующим выехать. Он зашел ко мне, а я отдыхал. У меня был спирт. «Сашка, выпьешь на дорожку?» – «Давай». Зима была. Летом водку не давали. Только с 1 сентября или октября. После этого он выпил кружку воды, и его развезло. А он же стрелять едет! Я сел за него и его с собой взял. Приехали, отстрелялись. По нам стреляли. Получили несколько пробоин. Он даже не очнулся. Утром приходит «кум»: «Ростислав, говорят, Сашка вчера чего-то там…» – «Чего? Не знаю…» Все обошлось.
Вот что я тебе расскажу! Расскажу, как комиссары кончились. Был это 42-й год. Я уже был старший лейтенант и командовал батареей. Молоточки воентехника первого ранга с меня сняли. Комиссаром у меня был Андрей Павлович Гусак. Здоровый, высокий. По возрасту в два раза старше меня был. Мы, конечно, с ним в одном блиндаже
